Огненное лето 41-го - Страница 79

Нас добивают. Я чувствую, как самолет содрогается от попаданий, и пытаюсь вырваться из прицела противника. Наконец, двойным восходящим разворотом мне уйти из-под огня. Смотрю вниз: полка больше нет, штук десять немецких ястребов гоняются за полудесятком уцелевших «ИЛов». А прямо на меня несется немец с полосатым коком винта.

Еще в училище я слышал, что по опыту Испании, лобовую атаку выдерживают только наши летчики. А в Финляндии имел возможность лично в этом убедиться. Так что если ты собрался взять меня в лоб, то я могу с тобой посостязаться и в крепости нервов, и в качестве пилотажа. Мой самолёт точно рычит от злости, и мы мчимся прямо на немца. Вражеский истребитель растет прямо у меня на глазах, сейчас я уже вижу его вплоть до мельчайших деталей, до последней заклепочки на плоскости…

Внутри меня поднимается мутная волна ужаса. Вот сейчас, вот еще один миг и в небе появится облако вспышки, а вместо двух самолетов и трех человек разлетятся в стороны мелкие клочья того, что еще секунду назад ненавидело, сражалось, боялось…

Но в то же время, я знаю, что он чувствует тоже самое, и сейчас тоже отчаянно трусит и мечтает лишь о том, чтобы выжить. Как и ожидалось, фашист первым отворачивает и пытается нырком уйти вниз. Гулкий грохот «ВЯ» и «ШКАСов» и я успеваю заметить, как брызжет осколками его фонарь, как вспарывается и раскрывается его длинный узкий фюзеляж. Есть!

Немцы уходят. Легко и непринужденно отворачивают в сторону и с набором скорости скрываются в западном направлении. Сколько же нас уцелело? Не понял?! Один, два, три… все? ВСЕ?!! Как, КАК они за десять минут ввосьмером разорвали все, что осталось от полка? Ну, правда, ушло их всего четверо, так что бескровной победы у них не получилось, но…

Да, четыре «ИЛа» — все что уцелело. Может быть, кто-то еще сумел сесть на вынужденную? Эх, зачем я себя обманываю: куда тут можно сесть, если внизу сплошной лес?..

Мы тянем к Внукову на последних каплях бензина. Мое радио молчит: то ли повредили, то ли у остальных повыбило. Но по бортовым номерам я вижу, что уцелели Сашка, Олег, и кто-то из второй эскадрильи. Кто оттуда — я не знаю, номер на изодранной пулями обшивке виден плохо. Но по почерку — тоже кто-то из стариков. Мы идем, прижимаясь к земле, почти чиркая брюхом по верхушкам деревьев. Как обидно, как страшно обидно, идти вот так, крадучись над своей землей. Сволочи!

Наш полк был хорошей, сильной частью, а теперь от него ничего не осталось. А что сейчас делается в других местах? Немцы прорвались только здесь? Или наступают везде?

До Внукова добираемся без приключений. Первым садится «ИЛ» из двойки, вторым — сильно поврежденный Лискович. При посадке у него не выходит левая стойка, и он садится на две точки. Штурмовик бежит по полю постепенно заваливаясь влево, чиркает крылом по земле, делает несколько кругов на аэродроме и наконец замирает, нелепо перекосившись, точно увечный воин, лишившийся ноги.

Мы с Власовым садимся крыло в крыло. При посадке Олег показывает мне что-то на моем самолете, но я не понимаю его знаков, да и, честно говоря, отвлекаться в такой момент не стоит. Поворачиваю к капониру и выключаю мотор.

— Ну, что, старшина, прилетели, — фонарь сдвигается назад до щелчка, я стягиваю шлем и утираю лицо. — Слышь, Петрович, вылазь, приехали. Эй, старшина, просыпайся, конечная…

Я поворачиваюсь назад. Там, за бронеспинкой сидит и смотрит на меня мой механик, не отводя немигающих глаз. Мертвых глаз…

Теперь понятно, что показывал мне друг — вся задняя часть фюзеляжа избита, изорвана пулеметными очередями, одна из которых и нашла моего Петровича. Сажусь у колеса, вытаскиваю из кармана портсигар. Руки трясутся. Ломая спички, закуриваю. Рядом вдруг оказывается Олег. Стоит, молча смотрит, потом присаживается рядом.

— Закуришь?

— Не откажусь, — он запаливает папиросу от своей зажигалки, глубоко затягивается. Помолчав, негромко произносит:

— Выжили, командир… Дрался ты сегодня классно, двоих свалил, — он протягивает мне руку. Я пожимаю ее.

— Сегодня — да. А завтра?

Вопрос остаётся без ответа. Мы докуриваем и встаем. Медленно шагаем в сторону штаба. Надо как-то дать знать командованию дивизии, что полка больше нет, что мы сделали все, что могли, но мёртвые летать не умеют…

Глава 36

Тишина… Какое блаженство! Не грохочут пушки, не визжат пули, нет зловещего шелеста снарядов над головой. Только колёса стучат тук-тук, тук-тук. Поезд идет. Не очень, правда, он весёлый, поезд этот, но уж какой есть. Впервые за многие месяцы я лежу на белой простыне, в чистой постели, но едва глаза закрываются, как перед ними встаёт…

* * *

БАМЦ! «КВ» замирает на месте. В глазах на мгновение темнеет, и тут же я вижу на выкрашенных белой краской стенах башни оранжевый отсвет вспыхнувшего соляра. Попали, сволочи! Эй, все живы?

В ответ слышно какое-то нечленораздельное мычание, и в этот момент танк подпрыгивает на месте от второго такого же тяжёлого удара. Мгновенно становится горячо левой ноге. Из последних сил ору: «всем покинуть танк» и пытаюсь дотянуться до люка. Внезапно длинный язык пламени лижет мне ногу, и промасленная ткань мгновенно вспыхивает. Толкаю головой люк и подтягиваюсь на руках. Хорошо, что заранее пружины снял! Ремень только жалко, сгорит. Б…, да какой ремень?! Тут самому бы уцелеть!!!

Нещадно ссаживая кожу под одеждой, кубарем валюсь на мокрую землю и заползаю за танк. Он хоть и горит, но пара минут осмотреться есть, сразу не рванет. Если б боекомплект еще при попадании сдетонировал, мне бы уже все-равно было…