Огненное лето 41-го - Страница 11

— Вы что-то хотите сказать, товарищ капитан?

— Никак нет. Я хотел бы получить боевую задачу для моего батальона. Куда мне выдвигаться? Какими силами? Кто прикреплён в качестве пехотного сопровождения?

Челюсть Рабиновича от удивления слегка отвисает, затем он наливается кровью и визгливым фальцетом визжит:

— Да как ты смеешь, капитан?!

Спокоен. Я спокоен. Действительно спокоен:

— Во-первых, вы мне не тыкайте, товарищ старший политрук. Во-вторых, пока мы слушаем ваши речи, немцы там, на границе, убивают наших товарищей, которые ждут помощи от танкистов.

Слышу одобрительный гул сидящих сзади офицеров. А чего мне бояться? У меня орден! Мне его лично Калинин вручал в Кремле, и сам товарищ Сталин руку жал. Тем более, что я правду говорю. Коммунист верность Родине и Партии должен делом доказывать, а не языком. Николай Петрович растерянно произносит:

— Связи нет. Ни с командованием бригады, ни с Округом.

В это время слышу дикий крик на улице:

— Воздух!

Словно спрыснутые кипятком, все выскакивают на улицу, благо Красный уголок находится на первом этаже. Высоко в небе проплывают чёткие девятки чужих силуэтов. До нас доносится надрывный гул немецких моторов. Кто-то за спиной произносит:

— Ничего, сейчас наши соколы им всыплют…

Я тоже надеюсь на это, очень надеюсь. В этот момент подкатывает броневичок БА-20, и я вижу, как Рабинович заскакивает в него. Машина резко газует и, выскочив за ворота КПП, исчезает в клубах пыли. Студнев удивлён не меньше всех. Затем обращается к нам:

— Товарищи командиры, слушайте боевой приказ: немедленно загрузить и заправить все машины, приступить к погрузке боеприпасов на автотранспорт. Начальникам служб приступить к исполнению своих обязанностей. Выдать бойцам сухой паёк на три дня. Товарищ начсвязи, попытайтесь связаться с кем-нибудь, кто может прояснить обстановку.

— А что с семьями делать?

— Начальнику автослужбы выделить два грузовика для эвакуации женщин и детей. Пусть вывезут на станцию и отправят в Гродно первым же эшелоном. Приступайте, товарищи.

Да… бегство Рабиновича явно вывело полковника из растерянности. Вспомнил, что всё-таки он красный командир! Не зря про нашего политрука тёмные слухи ходили, что он быструю карьеру доносами поднял, ой, не зря…

Рассуждая подобным образом, я бегу к нашему дому. Взбежав на второй этаж, открыв дверь и бужу Таню. Она открывает глаза и тянется ко мне, но сейчас, увы, не до этого:

— Одевайся, милая. Сейчас будет машина.

— Куда одеваться? А ты разве не едешь?

— Солнышко! Милая! Война началась! С немцами.

Она ойкает и зажимает руками рот, чтобы не кричать. Машинально смотрю на её обнажившуюся грудь, показавшуюся из-под свалившейся простыни.

— К… как война?

— Война. Я не шучу. Но ты не беспокойся, месяц, самое большее — два, и она кончится. Не успеешь до замужества родить, не беспокойся. Обещаю.

Танюша начинает суетливо одеваться, а я тем временем торопливо пишу родителям несколько строк, запечатываю конверт и надписываю на нём адрес. Моя половина уже готова. Одной рукой я подхватываю чемодан, второй — невесту, и мы спешим к зданию штаба полка, где уже стоят грузовики, выделенные для эвакуации.

— Доберёшься до Мурманска, обратишься в порт. Скажешь, что необходимо в «Тарму» попасть. Тебя посадят на судно. Наши баркасы почти каждый день ходят, рыбу сдают. Так что не засидишься, ну а в деревне любого спросишь, покажут…

Она крепко-крепко целует меня на прощание, а я глажу её по голове.

— Не плачь, милая. До осени разобьём фашистов и поженимся. Не плачь…

Сколько могу — смотрю вслед уезжающим машинам, моя будущая жена сидит сзади и машет мне рукой. Но прощаться долго некогда, и вот уже я в парке.

Иванин — молодец! Все машины уже выведены из боксов и выстроены в походную колонну, заканчивается погрузка боеприпасов — дополнительный боекомплект, согласно приказа комполка. Я торопливо натягиваю комбинезон и лезу в свой танк. Включаю рацию и начинаю проводить перекличку. Вот это номер: ещё ни один экипаж не включил средства связи! Твою ж мать!!! Высовываюсь из башни и ору во всю глотку, стараясь перекрыть шум работающих моторов:

— Рации включить!

Они что, совсем, что ли с ума сошли?! Учил-учил, а всё без толку. Что же будет, когда бой начнётся?! Ага, слышу. Дошло. Начинают отзываться. Вот и меня вызывают:

— Тайга два, Тайга два, ответьте седьмому.

— Слышу вас, седьмой.

— Погрузку прекратить, немедленно выдвигаемся в район Августова. Как поняли?

— Понял вас хорошо. Августов.

— Выступайте, Тайга два…

Высовываюсь опять из машины и кричу:

— Прекратить погрузку! Выступаем немедленно! По машинам!

Экипажи торопливо занимают свои места, а я рычу уже по внутренней связи:

— Вперёд!

Слышу знакомые звуки включаемой передачи, и наша махина плавно трогается с места. Даю направление механику, а сам высовываюсь из люка и оглядываюсь назад: вроде всё.

Форсированным маршем движемся в сторону Гродно…

Танки моего батальона вытягиваются в длинную колонну. Поднимаемая гусеницами пыль заметна издалека, и это меня беспокоит. Сильно беспокоит, и я даю команду усилить наблюдение. Эх, будто накаркал! Буквально через пару минут раздается «воздух» — с запада надвигается целая туча хищного вида одномоторных машин с характерно расставленными неубирающимися шасси в уродливых обтекателях «Ю-87», она же «штука»! Грозный символ польской кампании и «люфтваффе»…